ОТ «УЖИНА» ДО «УЖАСА»:ЖЕНЩИНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЬВА БАКСТА
Часть 3.
В 1906 году Бакст пишет знаменитый портрет поэтессы Зинаиды Гиппиус, фигуры культовой и знаковой для своего времени. Ее пристрастия в одежде, ее сексуальная раскованность, литературный талант и внешняя красота сделали ее настоящим символом своего времени. Гиппиус, как и ее супруг Дмитрий Мережковский были близки кругу мирискусников. К тому же один из первых участников собраний «невских пиквикианцев», Дмитрий Философом был близким другом семьи Гиппиус- Мережковского, настолько близким, что в определенный момент своих отношений они составили то, что сейчас называют «шведской семьей, в которой
Философов одновременно был партнером обоих супругов.Гиппиус никогда не обращала внимания на внешние приличия, она вполне публично носила мужской костюм, хотя и подвергалась реальному риску быть арестованной за непристойное поведение (можно найти определенные аналогии с современными российскими законами по поводу
оскорбления чувств различных категорий граждан).И хотя друзья, знакомые и поклонники отмечали исключительную женскую привлекательность Зинаиды Гиппиус, и то, как она была, например, потрясающе хороша в ярко-синем платье, безупречно оттенявшем ее светлые волосы, Лев Бакст предпочел изобразить ее именно в мужском костюме.
Искусствоведы отмечают, что образ поэтессы получился у Бакста несколько гротескным. Фигура героини расположена по диагонали полотна, так что ее ноги в черных кюлотах и чулках, которые и образуют эту линию, кажутся слишком длинными, еще более их удлиняют вытянутые носы черных туфель. Острые колени также не добавляют образу, ни женственности, ни романтизма, несмотря на вполне романтическое жабо и пышные манжеты блузы.
Конечно, критики во все времена писали, что образ Зинаиды Гиппиус на портрете Бакста воплощает в себе истинный дух соответствующей эпохи, декадентский стиль жизни и т.д. и т.п. Но зритель видит, что героиню портрета нельзя однозначно определить как женщину (своего рода декадентский унисекс), и что портретное сходство с известной поэтессой совсем не очевидно. Черты лица героини, так же, как и в «Ужине» кажутся несколько стертыми.
Конечно, портрет представляется не совсем законченным, во всяком случае, табурет под героиней обозначен лишь несколькими линиями, но вот ее лицо также кажется явно не прописанным до конца, по крайней мере, по сравнению с гораздо более тщательно выполненным костюмом. Так что можно с некоторой осторожностью сказать, что Зинаида Гиппиус у Бакста, это не совсем женщина, и, в некотором смысле даже не совсем Зинаида Гиппиус.
Следующее полотно в этом ряду – «Ваза. Автопортрет» (1906). Второе название картины поначалу
вводит пытливого зрителя в некоторое недоумение, поскольку основную часть холста занимает огромная белая ваза на белом же постаменте, которую огибают две подчеркнуто контрастные желтые тропы. И только при внимательном изучении у самой кромки холста в левом верхнем углу можно заметить мужскую фигуру. Это и 
есть автопортрет художника в виде прохожего, огибающего вазу по одной из троп.С другой стороны размещена несколько более заметная фигура женщины в ярком розовом платье под розовым же зонтом. Личность этой дамы установить не представляется возможным, однако весьма показательно то, что она и художник идут по параллельным тропам и смотрят в разные стороны, не замечая друг друга. Похоже, что им не дано встретиться и сесть вместе на скамейку, которая находится рядом с вазой справа, то есть на той тропе, по которой идет дама в розовом.
Главной героиней картины, несомненно, является сама ваза, представляющая собой вполне одушевленный предмет. Ясно, что она женского пола, поскольку ее овальное тулово, более всего напоминающее лицо, обрамляют длинные виноградные лозы, гроздья винограда и темно-зеленые лианы, составляющие довольно кокетливую прическу. Более того, щербинки и мелкие дефекты на вазе легкими штрихами обозначают черты этого лица, а тени на постаменте создают иллюзию женской груди.
Складывается впечатление, что художник спешит на свидание именно к ней, а вовсе не к живой женщине, хотя бы к той незнакомке в розовом платье. Ваза прекрасна, но обезличена, и художник может нарисовать свои собственные мысли и чувства на ее прекрасном и чистом белом лице. Может, это и казалось Баксту неким идеалом женственности в определенный период его жизни и творчества.
В 1908 году Бакст пишет, а на следующий год выставляет полотно ««Terror antiquus» (Древний ужас)». Обычно, когда искусствоведы анализируют этот холст, их более всего интересует обращение Бакста к античности. Сразу вспоминают поездку художника вместе с Валентином Серовым по Греции в 1907 году, во время которой он был увлечен и очарован античными памятниками, восхищен реальной возможностью прикоснуться к памятникам древнегреческой цивилизации. Бенуа писал, что Бакст «…одержим Элладой, он бредит ею, он только и думает о ней».В Греции Бакст очень много работал на натуре, остались его превосходные рисунки и акварели, а также наброски маслом с изображением наиболее поразивших его мест. «Древний ужас», без сомнения, навеян легендами о гибели Атлантиды, как некоего обобщающего образа, описывающего крах любой цивилизации, ее беспомощность перед стихийным бедствием. В этом плане полотно можно считать пророческим даже в связи с дальнейшими событиями в истории России.
Современники отнеслись к полотну по-разному. Александр Бенуа писал о «Древнем ужасе», как об «очень серьезной культурной ценности», место которой в музее. И вряд ли здесь можно заподозрить его в желании польстить близкому другу. Сергей Мамонтов, напротив, обвинил Бакста в сознательном желании посильнее «ошарашить зрителей», причем не слишком удачном, поскольку картину он обозвал «рельефной географической картой». Конечно, это чрезмерно жесткое и несправедливое суждение.
Посыл полотна вполне очевиден: основную часть холста занимает изображение некоего глобального почти космического стихийного бедствия, в процессе которого море затопляет часть суши, раскалывая горы и заливая долины. По диагонали полотно пересекает несколько театральная молния, обозначающая рок, перед которым не могут устоять даже горы.
Но в самом центре картины на переднем плане мы видим статую греческой богини эпохи архаики. Это Афродита, которая держит на пальцах левой руки странного синего голубя, обозначая таким образом победу над окружающим хаосом.
Вячеслав Иванов посвятил «Древнему ужасу» большую статью, где обозначил три основные темы картины: идею рока, идею космической катастрофы и идею «вечной женственности», торжествующей победу над преходящим земным существованием сущего.
Но вот что странно: эту самую вечную женственность обозначает и воплощает не живая женщина, хотя бы и богиня, а статуя, причем статуя архаичная, с той же самой странной улыбкой, которую мы видели на лице героини «Ужина».
И тут поневоле начинаешь задумываться о том, что Бакст по какой-то причине не желал изображать не своих полотнах нормальных, земных или подобных земным женщинам героинь (семейная хроника, балет и заказы не в счет). Вместо этого мы видим у него Гиппиус, которая застряла где-то между не мужчиной и не женщиной, как будто не в состоянии определиться, вазу с некими женскими признаками, статую и героиню «Ужина» с одинаковыми загадочными улыбками.
Конечно, эти своеобразные фантазии на женскую тему, не дают права заподозрить Бакста в нетрадиционной сексуальной ориентации. Но есть и другие факты, которые, по меньшей мере, наводят на определенные размышления.
Среди участников первых встреч будущих мирискусников, по крайней мере, двое, Константин Сомов и Сергей Дягилев однозначно были гомосексуалистами, особенно не скрывающими свои предпочтения по части интимной жизни. Дмитрий Философов, кузен Дягилева, видимо был бисексуален (с учетом его дружбы с четой Гиппиус-Мережсковского), то же можно сказать и Нуроке. Во всяком случае, в своем кругу Альфред Нурок претендовал на звание нового маркиза де Сада, собирал коллекцию
порнографии и, видимо кое-какие из своих теоретических познаний применял на практике. Вальтер Нувель был постоянным спутником поэта Михаила Кузьмина (еще один известный гомосексуалист русского Серебряного века) по регулярным поездкам в Таврический сад для поисков партнера на ночь. Так что его интимные предпочтения тоже представляются вполне определенными.
Лев Бакст действительно был женат и имел сына. Известно, что он женился по большой любви, и чтобы официально зарегистрировать отношения с будущей супругой даже перешел из иудейской веры в лютеранскую. Но его семейная жизнь продлилась очень недолго, даже общественное положение и фамильное состояние его жены, дочери и наследницы самого Павла Третьякова, не удержало Бакста в браке. Он развелся сразу после рождения сына. Больше в его биографии ни о каких романах не упоминается.Может, наиболее точно свое отношение к женщинам Бакст выразил именно в «Вазе», безликой, безэмоциональной, но, тем не менее, вполне привлекательной для человеческого глаза. Мозг человек вообще устроен так, что мы умудряемся находить элементы человеческих лиц в самых случайных
сочетаниях природных элементов, в игре теней, в трещинах на стенеТак что сказать, что Бакст любил женщин, наверное, нельзя, но видимо, что-то он в них все-таки понимал, вернее, он смог уловить в женских образах своих современниц некие провозвестники будущего. Знаковыми можно считать мужской костюм и свободную, даже вызывающую позу Зинаиды Гиппиус, независимость и победную улыбку героини «Ужина» и, наконец, образ женщины прекрасной, вечной и незыблемой как архаичная статуя из «Античного ужаса», которой единственной суждено уцелеть посреди вселенской катастрофы и сохранить хотя бы маленькую надежду на жизнь после хаоса.
