ШЕКСПИР ПО ГЕНРИХУ ФЮСЛИЧасть 1.
В середине 18 века англичане неожиданно обнаружили, что им тоже есть, что предложить мировой художественной культуре. Они вдруг поняли, что у них был Шекспир. Нам сейчас это может показаться странным, но после того, как за сто лет до этого в середине 17 века ушли из жизни последние современники и покровители Великого Барда, а в конце 17 века пресеклись все линии его прямых потомков, то имя это оказалось почти забытым среди широкой публики, а его литературное наследие совершенно невостребованным.
Уже в 1662 году (всего чуть меньше сорока лет прошло с момента смерти Шекспира) священник Уорд, назначенный в приход Стратфорда-на-Эйвоне, с некоторым недоумением начинает собирать сведения о человеке по имени Уильям Шекспир, который, оказывается, в этом самом Стратфорде родился, а потом стал знаменитым актером и драматургом в Лондоне. В своем дневнике Уорд сделал специальную пометку: «Запомнить, что надо почитать пьесы Шекспира, и знать их так, чтобы не оказаться неосведомленным по этой части….» А ведь был человек вполне образованный.
Но с начала 18 века интерес к Шекспиру в Англии начинает возрождаться, и к концу века достигает достаточно высокого накала. За эти сто лет выходят около 60 самых разных изданий шекспировских пьес, в Стратфорде-на-Эйвоне проводят Шекспировский юбилей, отмечая 200 лет со дня его рождения.Кстати, торжества провели не в 1764 году, как следовало, а на пять лет позже, и не в апреле, а в сентябре, зато пышность мероприятия, растянутого на три дня, могла затмить любую коронацию. Сценарий предусматривал пушечные залпы, исполнение масштабных вокальных произведений силами нескольких хоров от местного городского (кантата «Из всех Уиллов Уилл – это наш уорикширский Уилл» на завтраке в городской ратуше) до хора театра Друри-Лейн (оратория «Юдифь» в церкви св. Троицы). Затем происходило шествие горожан и гостей праздника, украшенных лентами всех цветов радуги (не стоит думать ничего такого на тему ЛГБТ-сообщества, по задумке авторов действа это символизировало универсальность шекспировского гения) к дому, где по преданию родился Шекспир. Колонну демонстрантов также сопровождал еще один хор, исполнявший песнь, сочиненную лично актером Гарриком, который и срежиссировал все это шоу. Песня имела многозначительные слова: «Здесь природа пестовала своего любимого мальчика».
Второй день торжеств был ознаменован еще одной демонстрацией, на сей раз шекспировских
героев, под предводительством триумфальной колесницы с восседающими на ней Талией, Мельпоменой и Грацией, правда, в дальнейшем проливной дождь заставил несколько урезать сценарий. Но Гаррик все же произнес свою программную речь, которая заканчивалась словами: «Мы никогда не увидим подобного ему!» Затем он надел перчатки, которые по преданию надевал сам Шекспир перед выходом на сцену.На третий день часть подуставшей публики отправилась по домам, но те, кто остался, смог присутствовать на шекспировских скачках (приз – кубок с шекспировским же гербом) и завершить все шекспировским балом.
Легендарные шекспировские перчатки Гаррика (фальшивка, естественно, но все же отец Уилла Джон Шекспир был перчаточных дел мастером) положили начало производству шекспировских реликвий от вполне невинных и почти подлинных сувениров, изготовленных из шелковичного дерева, срубленного в саду дома, действительно принадлежавшего некогда семье Шекспира, до почти поточного производства автографов Барда молодым гравером Уильямом-Генри Айрлендом. Дело дошло до того, что в одном из лондонских театров собрались поставить неизвестную доселе пьесу Шекспира «Король Вортингерн». Потом, как водится, подлог вскрылся, и разразился грандиозный скандал.Вероятно, публика следила за всеми перипетиями этого околошекспировского шоу с не меньшим интересом, чем мы, например, не так давно за скандалом вокруг фильма «Матильда».
Но зато имя Шекспира прочно вошло не только в сознание и в подсознание каждого англичанина, оно стало одновременно и знаком, и культом, и брендом.
И вот в разгар этой шекспировской истерии, в 1779 году, то есть через десять лет после
шекспировского праздника в Стратфорде-на-Эйвоне, в Лондоне объявился швейцарец средних лет по имени Иоганн Генрих Фюсли. Собственно говоря, это был его второй визит в Лондон. Первый раз он заехал в английскую столицу еще в 1764 году. В то время ему было всего 23 года, он не так давно окончил семинарию, даже был рукоположен в священники Швейцарской Реформатской церкви, к удовольствию своего отца, который всегда мечтал, чтобы его сын пошел «по духовной части».
Впрочем, далеко уйти по этому пути Генриху Фюсли не удалось. Вместе со своим приятелем Иоганном Каспаром Лафатером (в будущем создателем физиогномистики) Фюсли занялся общественной деятельностью, выразившейся в изобличении финансовых махинаций некоего цюрихского судьи и написании об этом памфлета. Судья оказался человеком влиятельным и злопамятным, и Фюсли пришлось в спешном порядке отправиться путешествовать по Европе, дабы избежать возможных неприятностей. Впрочем, он нисколько не расстроился по поводу своей несостоявшейся духовной карьеры и откровенно наслаждался новыми впечатлениями и возможностями, которые предоставила ему судьба.Во время этой поездки его и занесло в Лондон. На жизнь он зарабатывал переводами и написанием очерков (первый памфлет получился весьма убедительным), и потому позиционировал себя как литератора. Впрочем, как и все молодые люди того времени с приличным образованием вместо фотоаппарата или смартфона с камерой он постоянно держал под рукой блокнот для набросков, куда и зарисовывал все, что ему нравилось.
Как-то раз эти наброски увидел его новый знакомый, знаменитый английский художник Джошуа
Рейнолдс, который и посоветовал юноше не тратить время на литературные глупости, а заняться живописью. Видимо, Фюсли всерьез задумался над этим советом. После Лондона он отправился в Париж, некоторое время вращался (тусовался) в одной компании с Жан-Жаком Руссо. А потом нашел себе богатого покровителя, банкира Каутса, который оплатил ему большое турне по Италии. Из Италии он вернулся в 1779 году, пробыв там почти 10 лет, и уже сложившимся живописцем со своим собственным стилем, густо замешанном на несколько доморощенном классицизме, слегка переходящем в романтизм. Надо сказать, что шел он к этому не быстро, обретя, наконец, профессию лишь к 38 годам. 
Сначала Фюсли приехал домой, в родной Цюрих, но долго там не пробыл, хотя и успел исполнить несколько заказов, которые были приняты вполне благосклонно. Для одного состоятельного земляка Фюсли написал, например, картину «Клятва на Грютли». Технически полотно исполнено не очень качественно, это признают все исследователи творчества художника, но зато тема била не в бровь, а в глаз.У швейцарцев, созерцавших это полотно, резко подскакивал уровень национального самосознания, так как было известно, что именно на лугу в Грютли кантона Ури в 1261 году три швейцарских кантона (Ури, Швиц и Унтервальден) заключили так называемый «Вечный союз» против Габсбургов, что и положило начало Швейцарской республики как независимому государству. В 1760 году был найден и подлинный текст «Клятвы на Грютли», так что чутью Генриха Фюсли можно только позавидовать. Судя по всему, главным его талантом был не столько талант художника, сколько талант эффективного менеджера, который очень хорошо чувствовал, что именно будет продаваться в ближайшее время наиболее интенсивно.
При этом он умел весьма доходчиво донести основную идею своей картины до самого простого зрителя. В той же «Клятве на Грютли», трое персонажей, символизирующих швейцарские кантоны, заключающие союз, в самой середине полотна весьма эффектными жестами соединяют руки. На это тройное рукопожатие художник обращает особое внимание зрителя, делая его центром всей композиции, и подчеркивая значимость этой детали красной драпировкой (плащом левого героя), самым ярким фрагментом полотна, в целом исполненного в теплой, но довольно сдержанной цветовой гамме. Вся символика полотна, разумеется, оказывается понятна без каких-то дополнительных пояснений.
Так что поначалу на родине у него все складывалось превосходно. Он стал получать заказы, родня, кажется, примирилась с его выбором жизненного пути, но тут его угораздило влюбиться в юную племянницу его друга Лафатера. Вердикт отца девушки оказался категоричен: художники – пустоголовые и никчемные люди, которые не в состоянии обеспечить семью. Высказано все это было со швейцарской прямолинейностью в весьма категорических выражениях, так что
несостоявшийся жених с разбитым сердцем во второй раз отправился покорять Лондон.Скорее всего, выбор английской столицы оказался не случайным. У Фюсли там остались кое-какие связи (тот же Рейнолдс, например), кроме того, он, вероятно, представлял себе как там все устроено в обществе, к кому ему нужно будет обратиться за помощью и покровительством, где искать заказы и т.д.
Надо полагать, Фюсли подошел к вопросу выстраивания своей английской карьеры достаточно систематически. Через пару лет после своего второго пришествия в Лондон, он уже приобрел имя и популярность благодаря своей картине «Ночной кошмар» (об этом его шедевре стоит поговорить отдельно), через 10 лет, в 1790 году, он стал членом Королевской Академии художеств, затем ее профессором, а в 1804 году – ректором. Так что прогнозы его несостоявшегося тестя были полностью опровергнуты. В конце жизни Фюсли занимал весьма солидный пост, был вполне состоятельным человеком и уважаемым членом общества.
Продолжение следует…