ИВАН КРАМСКОЙ. ХРИСТОС В ПУСТЫНЕЧасть 2.
Крамской начал основной этап работы над «Христом в пустыне» в ноябре 1871 года, о чем он сообщал в письме к художнику Федору Васильеву. Летом того же года Крамской побывал в Крыму, причем целью его было попытаться понять и пережить что, испытывает человек, который находится в одиночестве на пустынных горных возвышенностях. Поэтому Крамской посетил Бахчисарай и Чуфут-Кале. Вероятно именно там художник написал единственный известный эскиз картины «Христос в пустыне».
Работа шла достаточно сложно, поскольку Крамской постоянно сомневался в собственных силах, о чем свидетельствуют его собственные слова: «Чудное дело, а страшно за такой сюжет приниматься; не знаю, что будет…».
Он делал карандашные наброски, затем написал голову Христа. Летом 1872 года в компании двух
друзей-художников Ивана Шишкина и Константина Савицкого Крамской уехал работать под Лугу, в усадьбу Марии Снарской, которая находилась на берегу Ильжинского озера в девяти верстах от станции Серебрянка. Как позднее рассказывал Савицкий: «…страдая в то время удушьем, <я>… часто не мог спать по ночам, иногда до рассвета, и бывал невольным свидетелем того, как Крамской, едва забрезжит утро, в одном белье пробирается тихонько в туфлях к своему Христу и, забыв обо всём, работает до самого вечера, просто до упаду иногда». Там он пробыл до конца сентября, после чего вернулся заканчивать «Христа» в Петербург.10 сентября 1872 года Крамской сообщил Федору Васильеву, что закончил «Христа в пустыне»: «…Да, дорогой мой, кончил или почти кончил „Христа“. И потащат его на всенародный суд, и все слюнявые мартышки будут тыкать пальцем в него и критику свою разводить… Вот уже пять лет неотступно он стоял передо мною; я должен был написать его, чтобы отделаться».
Итак, что же получилось у Крамского:Главный и единственный герой полотна – Иисус (и никакого дьявола!). Он представлен сидящим на камне на возвышенности в серой каменистой пустыне. Основной колорит картины составляют холодные серо-серебристые и лиловые тона в нижней части и более теплые розовато-золотистые в верхней. «вибрирующей, мерцающей формы в лучах розовеющего неба». Несмотря на то, что отдельные элементы пейзажа представляются довольно натуралистичными, но в целом художник создаёт иррациональное впечатление пустыни как некоего «леденящего пространства, где нет и не может быть никакой жизни». Линия горизонта проходит довольно низко, разделяя картину примерно пополам. Внизу находится каменистая пустыня, обозначающая среду, враждебную главному герою, а вверху – предрассветное небо, символ света, надежды, новой жизни и будущего преображения, это – солнце христианства, поднимающееся над миром.
Фигура Христа, занимающего центр полотна, безусловно господствует над окружающим пространством, пребывая при этом в очевидной гармонии с окружающим суровым ландшафтом, и сам кажется его органичной частью. Одежда Христа, красный хитон и тёмно-синий плащ-гиматий, написана «полускрыто», без деталей, что позволяет художнику максимально выделить лицо главного героя.
Многие критики отмечали, что лицо Иисуса – это типичное лицо разночинца. Крамской постарался запечатлеть драматическую ситуацию нравственного выбора, неизбежную в жизни каждого человека, и именно поэтому Христос у него более человек, нежели божество, что вполне соответствовало духовным исканиям интеллигенции того времени. Лицо Иисуса выражает одновременно горестную задумчивость, усталость, и «готовность сделать первый шаг на каменистом пути, ведущем к Голгофе». Сам Крамской так писал о своем вИдении замысла картины (впрочем, не очень внятно):
«Я вижу ясно, что есть один момент в жизни каждого человека, когда на него находит раздумье – пойти ли направо или налево, взять ли за Господа Бога рубль или не уступить ни шагу злу. Я написал «быть или не быть». Это не Христос, то есть я не знаю, кто это. Это есть выражение моих личных мыслей. <…> Я хотел нарисовать глубоко думающего человека, но не о потере состояния или какой-нибудь жизненной неудаче, а… не могу определить, но вы понимаете, что я хочу сказать».
В самом центре картины находятся сцепленные руки Христа. Вместе с лицом героя они составляют смысловой и эмоциональный центр композиции, который фиксирует внимание зрителя. Руки Иисуса «в судорожно-волевом напряжении словно пытаются связать, подобно замковому камню, весь мир – небо и землю – воедино». Переплетение пальцев рук обозначает неуверенность, то есть решение героем еще не принято, тем более, что кисти опущены вниз. Однако большие пальцы Иисуса не спрятаны внутрь, а находятся сверху переплетения, что свидетельствует о том, что он уже на пути к принятию решения. Крамской пытался показать сам процесс мышления Христа и силу его духа, которая будет сохранена во всех испытаниях и страданиях, которые ему придется пережить. Именно поэтому композиция получилась такой статичной внешне, динамика по замыслу художника заключается во внутреннем движении мысли и духовных устремлениях героя.
Христос у Крамского получился вполне земным человеком, хотя и с высокими морально-нравственными принципами, и это с точки зрения христианства могло восприниматься как святотатство. Вероятно, именно поэтому картина и вызвала столь неоднозначную реакцию зрителей и критиков. Сам Крамской так вспоминал об этом: «Картина моя расколола зрителей на огромное число разноречивых мнений. По правде сказать, нет трёх человек, согласных между собой. Но никто не говорит ничего важного. А ведь „Христос в пустыне“ — это моя первая вещь, над которой я работал серьёзно, писал слезами и кровью… она глубоко выстрадана мною… она — итог многолетних исканий…»
«Христос в пустыне» впервые был показан на 2-й выставке Товарищества передвижных художественных выставок в конце декабря 1872 года в Петербурге. Картину довольно эффектно разместили в глубине последнего зала, и на зрителей, которые под конец добирались до нее, она производила действительно
сильное впечатление.Вот, например, впечатления Константина Кавелина, историка и литератора: «Перед этим лицом, измученным глубокой и скорбной думой, перед этими руками, сжатыми великим страданием, я остановился и долго стоял в немом благоговении; я точно ощущал многие бессонные ночи, проведенные Спасителем во внутренней борьбе…» И тут же Кавелин слышал и абсолютно противоположное мнение: «Что это за Спаситель! Это какой-то нигилист! Непонятно, как такую картину позволили выставить! Это кощунство, насмешка над святыней!» По словам Кавелина, негативный отклик заставил его задуматься о том, как одно и то же произведение может одному зрителю подарить «минуту невыразимого восторга и счастья», а в другом возбудить негодование.
Фанатами «Христа в пустыне» стали:
- Владимир Стасов («…превосходая картина, полная сердечности и некоторого элегического настроения…»);
- Иван Гончаров («…художник глубоко уводит вас в свою творческую бездну, где вы постепенно разгадываете, что он сам думал, когда писал это лицо…»);
- Всеволод Гаршин («…черты лица Христа сразу поразили, как выражение громадной нравственной силы…»);
- Лев Толстой («…это лучший Христос, которого я знаю»);
- Павел Третьяков («Более всех для меня понятен „Христос в пустыне“ Крамского. Я считаю эту картину крупным произведением и очень радуюсь, что это сделал русский художник...»).Не удивительно, что сразу после того, как Крамской закончил своего Христа к нему выстроилась целая очередь из желающих купить картину, среди которых были и Кузьма Солдатенков, и даже Академия художеств. Но первым, кому Крамской назвал свою цену – 6000 рублей – был Павел Третьяков. Он заплатил не задумываясь. Третьяков сразу влюбился в «Христа», которого сам художник иногда называл «Спасителем»: «…„Спаситель“ Крамского мне очень нравился и теперь также нравится, почему я и спешил приобрести его, но многим он не очень-то нравится, а некоторым и вовсе. <…> По-моему, это самая лучшая картина в нашей школе за последнее время – может быть, ошибаюсь».
Забавно, что размышления о собственном произведении, в которых сам художник подчас путался, вызывали у его друзей недоумение и даже усмешки. Тот же Третьяков так писал об этом Стасову: «…Задаваясь изобразить именно Христа, как он его понимал, – сам потом не признал его за Христа…»
Еще одним недостатком полотна критики называли чрезмерную законченность картины, которую считали излишней, хотя и характерной чертой техники Крамского.
В числе критиков «Христа в пустыне» оказался, например, писатель Пётр Гнедич: «…в общем картина холодна и мало согрета внутренним чувством…, <рассудочность Крамского> помешала ему непосредственно и искренно отнестись к сюжету…»
Но наиболее радикально о «Христе в пустыне» в частности и о творчестве Крамского в целом
высказался Александр Бенуа в своей «Истории русского искусства»:«”Проповедническая” деятельность Крамского помешала ему самому быть художником… Долгое время находясь под впечатлением картины Иванова Крамской рвался пойти той же дорогой. Он понимал отлично, что существуют и другие высшие задачи, нежели общественное служение, и прекрасно чувствовал, что в искусстве эти задачи могут быть лучше всего разрешены. К сожалению, он – одинокий – не знал как и за что ему взяться. Потому-то он и метался всю свою жизнь, переходя от «Христа в пустыне» к «Русалкам», от «Руслана» к «Радуйся Царю Иудейску», от «Иродиады» к «Неутешному горю», от «Осмотра старого дома» к «Лунной ночи», каждый раз истощаясь в усилиях найти выражение своему не вполне найденному внутреннему идеалу… Он был слишком одинок в своих душевных взглядах, а в жизни его окружали люди, стоявшие гораздо ниже его по умственном развитию. Поэтому-то ему и было так трудно вырваться на волю и высказаться. <…> Сам Крамской в точности не знал, зачем он взялся за эту тему, каково вообще его
душевное отношение к Христу…»Впрочем, это мнение можно считать частным и чрезмерно радикальным, поскольку «Христос в пустыне» безусловно занял свое прочное место в ряду знаковых произведений русского искусства: «…это не столько картина, сколько созданный в красках философский трактат, толкованию которого посвящено больше страниц, чем характеристике любого другого произведения новой русской живописи…»