Часть 8. Индия-1.1
С одной стороны поездка Василия Верещагина в Индию кажется абсолютно логичным поступком такого человека, каким он был (или же казался окружающим). Он страстно любил менять обстановку, причем радикально контрастно. Он жаждал открывать новые места и впитывать новые впечатления. Он вообще любил экзотику. И, наконец, у него был повод отправиться не просто в путешествие, а в свадебное путешествие: что может быть прекраснее, чем открывать новые страны в компании прелестной молодой супруги.
К тому же есть свидетельства, что красоты и своеобразие индийской культуры и искусства, а
особенно архитектуры, Верещагину активно рекламировал Владимир Стасов, попутно рассказавший другу и об особенностях индуизма, а также специфике кастового деления индийского общества. Он же подобрал для Верещагина и некоторое количество справочников и альбомов.
Вроде бы все логично и правильно, но все-таки есть в истории о поездке Верещагина в Индию и некоторые странности. Во-первых, совершенно непонятно, почему он сорвался из Петербурга как-то совершенно внезапно, не закончив множества важных дел, и при этом все биографы утверждают, что к путешествию он готовился весьма тщательно, читал литературу, продумывал маршрут. Однако он бросил выставку «Туркестанской серии», не дождавшись ее окончания, хотя у него были конкретные благотворительные планы, касающиеся итоговой суммы, полученной за продажу билетов и каталогов. Более того, многие дела он вообще завершил в письменном виде: отправил прошение в военное ведомство об увольнении 
со службы (он все же получил официальный статус, когда отправился в Туркестан), также письменно отказался от звания академика и профессора Академии художеств, которые были ему присвоены по итогам его последних работ. И, наконец, он даже не довел до конца переговоры с Павлом Третьяковым о продаже «Туркестанской серии». Дело заканчивал тот же Стасов, которым Верещагин руководил через переписку.
Это значит, что что-то очень сильно подгоняло художника, хотя его путешествие официально предполагалось творческим и развлекательным. И тут первое, что приходит в голову, это мысль о том, что Василий Верещагин вполне мог быть русским разведчиком, специализировавшимся на азиатском направлении. И в таком случае совершенно не случайно, что значительная часть маршрута индийского тура художника должна была проходить по Тибету, к которому у русских властей всегда был особый интерес.
Между прочим, изначально, Верещагин намеревался попасть в Индию как раз через Тибет.
Его планы предполагали поездку через Соловецкий монастырь в Сибирь, затем в Японию и Китая, а уже из Китая в Тибет и Индию. Но затем все поменялось, и художник отправился в Индию более традиционным способом морским путем из Одессы в Константинополь и далее через Александрию и Суэц в Бомбей. Похоже, что он торопился, а поездка через Сибирь и Китай могла бы занять слишком много времени и иметь слишком много непредсказуемых последствий.
Верещагины выехали из Петербурга 31 марта, а в конце апреля уже оказались в отеле «Бельведер-хилл» в Бомбее. Их дальнейшее продвижение по Индии очень сильно напоминает не путешествие туристов с целью посмотреть как можно больше достопримечательностей, а деловую поездку, конкретную щель которой ее участники стремятся если не полностью скрыть, то хотя бы немного завуалировать.
Из Бомбея супруги отправились в Мадрас, затем в небольшую деревушку Эллору (Эллур) недалеко от Аурангабада, чтобы полюбоваться комплексом высеченных в скале буддийских, джайнских и брахманских храмов 6-13 вв., далее в Аджанту (также посмотреть на буддийские храмы с росписями, высеченные в скалах) и в города центральной Индии – Удайпур, Аджмер, Джайпур и Агру. В Агре Верещагины были в декабре 1874 года, и уже оттуда они направились к подножию Гималаев. Художник писал об этом своему другу Стасову:
« Я предприму тщательный обзор и объезд гималайской границы с
ее в высшей степени интересными странами и племенами…»
Верещагин предполагал пробраться в Тибет через Непал, заодно побывать в столице Непала Катманду и увидеть своими глазами Эверест. Однако планы пришлось скорректировать. Сначала все шло, как и было задумано, и путешественники благополучно добрались до Аллахабада. Там они отправили своего проводника Парси, происходившего из бомбейских огнепоклонников, вперед с багажом, который везли на арбах, а сами на поезде добрались до Баникпора.
Там Верещагины познакомились с англичанином доктором Симпсоном, который одновременно руководил местным госпиталем и тюрьмой. Узнав о предполагаемом маршруте русских, он стал активно отговаривать художника от поездки в Непал, утверждая, что тамошние власти вряд ли выпустят путешественников дальше, чем на десять миль от столицы, и вообще народ там дикий и подозрительный, так что помогать русским никто не будет.
В итоге Верещагин решил изменить свои первоначальные планы. Судя
по всему, доктор Симпсон менее всего заботился о благополучии своих новых знакомых и старался лишь не допустить их в регион, который англичане считали важным стратегическим плацдармом для дальнейшей экспансии в Тибет и Южный Китай. Надо полагать, что Василий решил не портить отношения с местными колониальными властями и не светить свой принципиальный интерес к соответствующему региону. Он поступил так, как поступил бы нормальный турист: поблагодарил англичанина и сообщил ему, что собирается последовать его 
совету.
В итоге, Верещагины вместо Непала направились в Сикким, тоже в общем-то вполне горный регион. В Сахибганге они пересели на пароход и далее поплыли по Гангу до Караголя. Там они уже на почтовых лошадях направились на север, к Гималаям. Так что Василий Верещагин все равно постарался достичь интересующих его мест, хотя и с другой стороны. Его юная супруга была в полном восторге, когда впервые увидела высочайшую горную цепь планеты:
«…я спала, когда муж разбудил меня словами: «Вон горы видны!» Я выглянула в окно кареты и глазам моим не поверила: высоко над горизонтом и синеватою линиею ближайших гор стояли, точно облака, бело-розовые массы снега, направо Канчинга, налево Горизанкар…» (Канчинга в настоящее время именуется Канченджанга, а Горизанкар – это местное название Эвереста).
На некоторое время Верещагины остановились в Дарджилинге, где Василий нанес визит к официальному представителю короля Сиккима и заручился рекомендательными письмами к властям всех тех мест, через которые собирался проезжать. Помощь местных властей понадобилась сразу, поскольку русским путешественникам был необходимо нанять проводника, который бы хорошо знал местные горы. Человека, который согласился сопровождать Верещагиных, звали Тинли, он был представителем местного народа бутиа и действительно вырос в горах. Кроме того, художнику рекомендовали и нового переводчика, также представителя местного народа лепча, которого звали Лоди. Он также присоединился к каравану, с которым Верещагины отправились в путешествие по Гималаям.
Русские путешественники осматривали местные буддийские храмы и монастыри, действующие и полуразрушенные, изучали (иногда на собственном опыте) быт и обычаи местных народов, пытались (рискованно, но безуспешно) штурмовать горные вершины. Разумеется, Василий не выпускал из рук блокнот и карандаш, а когда это было возможно, ставил мольберт, и делал этюды и наброски к своим будущим картинам, которые также должны были составить серию, объединенную общим художественным замыслом.
При попытке подняться на гору Канчинга Верещагины чуть не погибли, оторвавшись от своих проводников и оставшись без припасов:
«…Снегу выпало столько, что пришлось наши тяжелые длинные
сапоги. Что далее, то пустыннее и молчаливее становилось кругом и тем глубже лежал снег. Местами его было уже по колено. С нами был только охотник, таскавший ружье и кули Карсынь, несший ящик с красками; все остальные остались порядочно далеко позади. Мы скользили и падали так часто, что уже не помогала палка, за которую тащил меня охотник,тогда он взял и потащил меня за руку…» (из воспоминаний Елизаветы Верещагиной)
Им пришлось провести жутко холодную ночь в пастушьей хижине, постоянно поддерживая огонь, когда с одной стороны их одежда дымилась, а с другой покрывалась ледяной коркой. Носильщика, остававшегося при них, Верещагин отправил за провизией и одеялами, а когда тот через сутки не вернулся, пошел сам на розыски своего каравана, не надеясь, впрочем, что это приключение закончится благополучно. Его бедная жена осталась одна в хижине, и, надо полагать, ни на что хорошее тоже уже не надеялась.
Но и в этот раз художнику повезло, и через несколько метров пути почти в кромешной темноте он услышал шаги своего носильщика, который возвращался с продуктами и теплыми вещами. Самое поразительное, что когда рассвело, Верещагин счел, что он уже достаточно отдохнул и согрелся, чтобы продолжить работу над этюдами этих мест. Так что он установил мольберт и несколько часов писал заснеженные горы, пока почти не отморозил пальцы, и не потерял сознание от нестерпимой головной боли (видимо, проявилсь горная болезнь). Однако, передохнув немного, он снова вернулся к работе. В итоге в этой хижине он провел почти три дня. Сам художник описал этот эпизод весьма лаконично и без особых эмоций:
«…Это время [я] занимался в буддийских монастырях, а допрежь того на высоте 15000 футов чуть не замерз со своею супружницею; снег, которым нам пришлось идти последний день подъема на гору Канчинга (28000) испугал моих спутников, и они за нами не изволили последовать. Между тем пошел снег, которым пришлось и питаться за неимением другой пищи, потушил наш огонь, и, кабы не мой охотник, , который был с нами и отыскал и уговорил одного из людей внести на гору ящик с едою и несколько необходимых вещей, пришлось бы плохо. Замечательно, что я выбился из сил и заявил об этом прежде, чем моя дорогая спутница, моя маленькая жена, слабая и мизерная… Зато после, когда первое изнурение прошло, она, не говоря худого слова, грохнулась. Лицо мое за несколько дней пребывания на этой высоте непомерно опухло, и какое-то странное давление на темя, от которого я непременно умер бы через пару промедленных дней, заставило спуститься прежде, чем все этюды, которые я намеревался сделать, были готовы…»
Впрочем, вскоре Верещагин вполне компенсировал недостаточное количество горных видов, 
изображениями буддийских монастырей и храмов, а также колоритных представителей местных народностей. В конце концов путешественники прибыли в столицу Сиккима Томлонг, где благодаря рекомендательным письмам их приняли по-королевски (насколько это возможно в тех условиях). Верещагина принимал сам король Сиккима, а затем ему еще было даровано право лицезреть Купгель-ламу, верховного ламу Сиккима. Впрочем, на Верещагина духовные тайны и их носители не произвели особого впечатления.
Как это было с ним и в Туркестане, местное население сочло художника еще и великим целителем, и к Верещагину и его супруге потянулись страждущие, причем даже ламы, которым их высокодуховные молитвы не помогали, увы, от двух самых распространенных местных 
проблем – зоба и глистов. Насколько это было возможно, Верещагин постарался облегчить страдания просителей, так что ящик с медикаментами, который путешественники привезли с собой, изрядно опустел.
Король приставил к своим русским гостям своего первого министра Шангзеду, который постарался сделать их пребывание в Томлонге максимально приятным и комфортным. Прощаясь с ним, Верещагин подарил ему свой карманный револьвер и серебряные часы.
Возвращение в относительно цивилизованный мир было уже не столь драматическим. Путешественники просто спустились с гор в Дарджилинг, вернулись в Аллахабад и доехали до Дели.
Продолжение следует…