Часть 10. Балканы-1
Маленькие победоносные войны всегда приводят к всплеску патриотических настроений у населения, отчего политики часто используют их, чтобы прикрыть неразрешимые внутренние проблемы государства. Русско-турецкая война 1877-78 годов не была исключением. И, вероятно, совсем не случайно, что на нее отправился целый десант из деятелей русской культуры и искусства, прежде всего литераторов и художников. Писатели Василий Немирович-Данченко (старший брат Владимира), Владимир Гиляровский, Всеволод Крестовский стали военными корреспондентами и даже принимали участие в боевых действиях, а художники, прикомандированные к Дунайской армии должны были фиксировать все самые важны и яркие эпизоды военных действий.
Часто утверждается, что наблюдать и рисовать военные действия в Болгарию отправились художники-баталисты. Но это не совсем так. Петр Соколов, старший сын знаменитого портретиста-акварелиста П.Ф.Соколова, был, скорее мастером бытового жанра и видным анималистом. Между прочим, за проявленный героизм он даже был награжден Георгиевским крестом, как в свое время Василий Верещагин за Туркестан.
Павел Ковалевский также был анималистом и занимался графической иллюстрацией, правда после поездки на войну возглавил батальный класс Академии художеств. Михаил Малышев был жанристом широкого профиля и не специализировался конкретно на батальных сценах.
Еще в 1876 году на сербско-черногорско-турецкую войну отправился Василий Поленов, который формально считался мастером исторического жанра, но по сути в то время только начинал искать свой путь в живописи, более всего интересуясь проблемами пейзажа. Почему он оправился на войну, не очень понятно, но я сильно подозреваю, что без влияния Василия Верещагина не обошлось. Ведь в 1872-76 годах Поленов жил в Париже, и не мог не общаться там со своим старшим и более опытным коллегой.
И, наконец, в 1877 году в штаб русских войск в Кишиневе прибыл сам Василий Верещагин. Разумеется, он не мог пропустить очередную войну, которая помимо творческого вдохновения обеспечивала его приличной дозой адреналина, которого ему явно не хватало в обычной обыденной жизни. Очень похоже на то, что Василий был адреналиновым наркоманом и постоянно нуждался в новых острых ощущениях. Ведь ради новой войны он бросил работу над новой серией, которую едва начал, оставил молодую жену, и был согласен на участие в военных действиях на собственные средства. Его приписали к штату адъютантов Дунайской армии, но без казенного содержания. И опять он оговорил возможность носить цивильное платье и перемещаться по территориям, где велись боевые действия, по собственному усмотрению.
В штабе Верещагин встретился со своим старым знакомым по Туркестану генералом Михаилом Скобелевым, но направиться предпочел в передовые части казачьей дивизии (в ее составе воевали донские и кубанские казаки, осетины и ингуши), которой руководил отец Скобелева, Дмитрий Иванович, которого иногда еще называли Скобелев-старший.
Дивизия перемещалась по Румынии в направлении Бухареста, и в одном из предместий
румынской столицы остановилась на постой (заходить в Бухарест согласно конвенции заключенной с румынскими властями русские войска не имели права). Румыния, очень похожая на Украину, не особо вдохновляла Верещагина, Бухарест оказался таким же, как любой средней руки губернский город на юге России, боевых действий пока не велось, так что художник скучал, хотя и надеялся на будущие более сильные впечатления:
«…Дунай еще широк, перейдем его, вероятно, не скоро. Переправа будет нелегка, как говорят..»
Попутно Верещагин обзавелся сначала верховой лошадью эффектной рыжей масти, а затем еще одной лошадью и собственной повозкой. Пока отряд Скобелева-старшего стоял без дела в городке Фратешти на Дунае, художник решил съездить в Париж, чтобы докупить там красок и прочих рисовальных принадлежностей, взамен попорченных в походе. Ну не мог он просто так сидеть на одном месте и ждать начала боевых действий. К тому же в Бухаресте было скучно, а в Париже его ждала молодая жена Елизавета Кондратьевна (или не очень ждала, но надо же проверить…)
Когда через пару недель Верещагин вернулся в Румынию, оказалось, что его отряд перебазировался в Журжево (Джурджу). Турки находились на противоположном берегу в Рущуке (Руса). С утра они начали бомбардировать купеческие суда, стоявшие на Дунае, опасаясь, что русские воспользуются ими для переправы. В полном восторге Василий Верещагин схватил блокнот и карандаш, забрался на одну из обстреливаемых барж и начал наблюдать и фиксировать бомбардировку на бумаге. Ему было безразлично, что он тоже мог стать мишенью для турок, Некоторые снаряды долетали и до берега, и местные жители с детьми и вещами устремились на другой конец города. Но художник старался запомнить и зарисовать как можно больше:
«…ударила граната, за ней другая в длинное казенное здание, что-то вроде складочного магазина, служившего теперь жильем полусотне кубанских казаков; по первой гранате, ударившей в стену, они стали собира ть вещи, но по второй, пробившей крышу, повысыпали как тараканы, и, нагнувши голову, придерживая одною рукою кинжал, другою шапку, бегом, бегом, вдоль стен, на улицу.
Некоторые гранаты ударили в песок берега и поднимали целые земляные не то букеты, не то кочни цветной капусты, в середине которых летели вверх воронкою твердые комья и камни, а по сторонам земля; верх букета составляли густые клубы белого порохового дыма…»
Гранаты дважды ударили в барку, на которой стоял художник, разбив ей нос и разворотив пространство между палубами, и Верещагин лишь чудом остался жив и невредим. Позднее даже его друзья-офицеры обвиняли художника в лихачестве и безрассудстве:
«…Порядочно досталось мне-таки за мои наблюдения. Некоторые просто не верили, что я был в центре мишени, другие называли это бесполезным браверством, и никому в голову не пришло, что эти-то наблюдения и составляли цель моей поездки на место военных действий; будь со мной ящик
с красками, я набросал бы несколько взрывов…»
Изнывая от безделья, офицеры в основном убивали время в пьяных кутежах в Бухаресте, турки перестали обстреливать барки на Дунае, и Верещагин опять заскучал. И тут он совершенно случайно встретил своего бывшего однокашника по Морскому кадетскому корпусу лейтенанта Николая Скрыдлова, который служил в Дунайском отряде гвардейского экипажа и командовал речным минным катером «Шутка».
Художник тотчас ухватился за возможность поучаствовать в боевых действиях и уговорил младшего товарища взять его на борт. Сам Скрыдлов позднее писал об этом так:
«…Я жил в Петрошане на берегу в маленькой избушке. Поехал я оттуда как-то в Бухарест, и первое русское лицо, которое я встретил, был Василий Васильевич Верещагин.
- Что ты будешь делать на Дунае? – спросил он меня.
- Собираюсь прогонять турецкие минные суда, чтобы они не портили наших минных заграждений.
- Отлично, и я с тобой, - вскричал он. – А когда будет атака?
- Не знаю, когда придется, но ожидаем с часу на час…
Я уехал из Бухареста, а через два дня он явился ко мне и поселился у меня в курной избе…»
Командир минного отряда капитан первого ранга Новиков решительно отказался брать художника на операцию по атаке на вражеские мониторы, которые своим огнем мешали русским минировать реку. Но Верещагин был исключительно упорен в своем желании поучаствовать в рейде, и в конце концом, командир отряда сдался.
Эта операция минного отряда была очень подробно описана в репортажах русских военных
корреспондентов, свои воспоминания об этом бое оставил и Скрыдлов:
«…Мы шли вниз по течению. Солнце светило ярко, и стало сильно пригревать. Я вздремнул. Вдруг Верещагин крикнул: «Идут!» И мы все встрепенулись. Турецкий монитор, окруженный 15 шлюпками, назначенными для вылавливания мин, шел впереди, прямо на заграждения. Мы бросились на него в атаку на всех парах. Конечно, нас заметили, и сразу открыли огонь по «Шутке» и с парохода и с берега. Снаряды летели на нас как град. Наша безумная отвага смутила турок…Совершенно забывая всякую опасность, мы шли полным ходом вперед и быстро сближались. До чего нас осыпали снарядами, видно из того, что я один на себя принял около 40 ударов. Это был настоящий ад!... Ноги мои уже не действовали, а Верещагин твердо стоял на ногах и вел себя прямо как полубог. Он стол, сражался и хладнокровно зарисовывал в альбом…»
По приказу Скрыдлова Верещагин приготовил мину-крылатку, чтобы бросить в монитор, и в этот момент ему в бедро попала пуля:
«…В ожидании того, что вот-вот мы сейчас пойдем ко дну, я стоял, поставив одну ногу на борт; слышу сильный треск подо мною и удар по бедру, да какой удар! — точно обухом…»
Несмотря на ранение, художник все-таки попал миной в борт. Раненым в обе ноги оказался и лейтенант Скрыдлов, а вот рядовые матросы не пострадали, хотя судно и получило пробоину. Основная цель рейда достигнута не была, вражеский корабль взорван не был, но все-таки его удалось обратить в бегство.
Когда «Шутка» вернулась из операции, обоих раненых доставили в местный лазарет, причем Верещагин сошел на берег сам, опираясь на весло. Поначалу казалось, что его ранение не очень серьезно, но затем состояние художника стало резко ухудшаться, и вместе со Скрыдловым его перевезли в госпиталь в Бухарест.
Большинство врачей, работавших в госпитале получили образование во Франции, и придерживались европейских правил обращения с больными. В частности, уже в те времена они требовали от пациента того, что сейчас называется «информированным согласием», то есть они не начинали лечение, если пациент не соглашался на операцию.
Верещагин оказался отвратительным пациентом. Несмотря на то, что его рана воспалилась, и уже начиналась гангрена, он впал в депрессию, начал капризничать и никак не давал врачам
разрешения на оперативное вмешательство. Проблему решил русских хирург Е.И.Богдановский, который оказался не стол щепетилен, и довольно резко заявил художнику:
«…Вы знаете, у вас антонов огонь будет. Мне никогда не простит не только Россия, весь свет не простит, что я совершил преступление, поддавшись вашему малодушию. Операция неизбежна и безотлагательна. Не захотите добровольно, мы вам сделаем операцию насильно; со мной, знаете, русские фельдшера, они живо справятся».
В итоге, операцию сделали, рану вычистили, и Василий Верещагин постепенно пошел на поправку. И опять судьба оказалась к нему милосердна…
Продолжение следует…