БЕЗУМИЕ ВАСИЛИЯ ВЕРЕЩАГИНАЧасть 14. Америка-1
Почти пятнадцать лет Василий Верещагин с полным основание мог считать своим родным домом Париж. Именно туда он возвращался после своих путешествий, именно там работал над картинами и готовил выставки. У него даже сложился небольшой круг друзей, среди которых был, например, известный писатель и критик Жюль Кларетти. По итогам дружеских дискуссий, которые были посвящены не только искусству, но и политике, у
Василия родилась идея создать цикл картин о войне с Наполеоном, к которому он периодически возвращался в течение почти двадцати последних лет своей жизни.В конце 1887 года Верещагин отправился в свое последнее совместное путешествие с Елизаветой Кондратьевной. Это была давно задуманная поездка по России. Маршрут художника точно неизвестен. Он путешествовал по Поволжью, побывал во многих приволжских городах: Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Юрьевце и Макарьеве. В Ростов Великий он заезжал даже два раза, и везде, разумеется писал огромное количество этюдов и эскизов. Позднее эти картины также сложились в очредную серию, посвященную первому путешествию Верещагина по России.
Некоторые из этих работ художник включил в свою новую выставку, куда входили также его лучшие полотна из «Индийской» и «Палестинской» серий, а также «Трилогия казней». В 1888 году эта выставка была показана в Париже. Она имела огромный успех у публики, а также весьма доброжелательные отзывы даже от самых жестких французских критиков вроде Жоржа Даржанти:
«…Верещагин – живописец не обворожительный, но отлично владеющий своим мастерством, - художник, умеющий
сочинить и исполнить картину…»Но главным итогом этой выставки было приглашение от Джеймса Саттона и Томаса Кирби из Американской художественной ассоциации привезти ее за океан, в Америку. Там неугомонный Василий Васильевич еще не бывал, и за эту возможность он ухватился обеими руками. Предполагалось, что выставка картин Верещагина пройдет сначала в Нью-Йорке, а затем и в других городах Америки. Художник собрался за считанные дни, и летом 1888 года сел в Ливерпуле на корабль «Этрурия», который взял курс на Нью-Йорк.
С транспортом Верещагину немного не повезло. Оказалось, что на той же «Этрурии» возвращался на родину в Штаты известный американский боксер Джек Килрейн, который участвовал в серии поединков в Англии. Он путешествовал в компании друзей и поклонников, которые всю дорогу без меры пили, отмечая его победу. На самом деле результат состязаний был ничейным, но компанию это нисколько не смущало, и они без конца провозглашали тосты за «всемирного 
кулачного бойца» Джека.Когда «Этрурия» уже подходила к американскому берегу, навстречу ей вышел еще один пароход, который арендовала одна из местных газет, спонсировавшая поездку Килрейна. Это судно привезло еще бóльшую толпу поклонников боксера в сопровождении оркестра, которые не только орали на всю акваторию, приветствуя своего кумира, но еще и пускали ракеты. Их пароход подошел вплотную к «Этрурии», и поклонники требовали немедленно выдать им Джека.
Проблема была в том, что «Этрурия» пришла в Нью-Йорк ночью, и пассажиров не могли выпустить на берег, пока на корабль не поднимутся таможенные и санитарные чиновники. Естественно, ночью они не работали. А фанаты Килрейна не хотели ждать его до утра. В итоге они возмущались большую часть ночи, и эта акция сопровождалась музыкой, руганью, взрывами, а также выкриками: «Мы вам покажем Америку!» Кое-кто из самых ярых активистов даже свалился за борт. Капитан, которого начали доставать уже его собственные пассажиры, которым не давали спать, не выдержал и отдал боксера его поклонникам.
Верещагина также встречали. Вместе с Робертсоном, членом Американской ассоциации художников, который занимался организацией выставок Верещагина в Америке, на пристань явились и несколько репортеров. Они сразу организовали нечто вроде импровизированной пресс-конференции, а заодно и влезли в каюту художника (вероятно, в поисках медведей с балалайками).
Когда Верещагин и его сопровождающие уже собирались отправиться в гостиницу, один из журналистов подвел к художнику офицера из команды корабля. Оказалось, что этот моряк бывал на выставках Верещагина и обожал его творчество. Он уговорил художника еще на несколько минут вернуться на корабль. Офицер приказал подать шампанское, а затем сказал, указывая на фотографии на столе:«Вот портрет моей жены, моих детей, они теперь видели вас, и я скажу им, что вы на меня смотрели, за ваше здоровье, ура!!!»
«Признаюсь, я был тронут таким выражением добродушия и в свою очередь пожелал всего хорошего ему и его семье», - позднее писал художник.
Организаторы заказали Верещагину номер в одной из лучших гостиниц Нью-Йорка «Хофман-хауз». Ему предложили самый дорогой люкс, но он предпочел номер поскромнее в целях экономии (Василий опять был на мели).
Выставку проводили в залах Американской художественной галереи. Судя по всему, Верещагин по максимуму воспользовался интересом американцев к российской экзотике, и постарался придать ей почти лубочный российский колорит. С
собой он привез двух служителей, которые ходили по залам, одетые в красные рубахи, поддевки и высокие сапоги. В отдельном боковом помещении была устроена чайная с самоварами, блинами и икрой. Некоторые из залов украсили коврами, а в центральном помещении повесили драпировки, которые образовали шатер. 
Под шатром стоял рояль. А за роялем сидела молодая пианистка Лидия Андреевская, которую специально пригласили для того, чтобы создавать музыкальный фон выставки, исполняя мелодии русских народных песен и произведения русских композиторов.Между прочим, для того времени это была совершенно революционная форма организации выставки. Можно даже сказать, что художник опередил свое время, пытаясь вместо скучной развески картин по залам, создать для каждой своей серии подходящую атмосферу и полностью погрузить в нее зрителя. Газета «Ивнинг стар» назвала выставку Верещагина «самым театрализованным представлением в Нью-Йорке в настоящие дни»: «Когда вы попадаете со света дня, из грохота и суеты 23-й улицы в пространство с приглушенным искусственным освещением и вас встречают причудливые комбинации странных эффектов и мускусные запахи здания, где хранятся знаменитые картины, это похоже на переход в другой мир - настолько странен интерьер галереи Верещагина по
сравнению с той обстановкой, которую вы только что оставили снаружи..."Один из американских обозревателей так описывал дурманящую обстановку выставки: «В мягком полусвете за завесами сидит женщина, исполняющая необычайно заунывные мелодии, жалобные и задумчивые народные песни, которые поют полудикие казаки и крестьяне русских степей. Русский мужик в национальном костюме подает русский чай из самоварина, а через драпированный проход видны арки мечети в Дели, залитые солнцем и изображенные на холсте во всей их простоте и величественности. Реалистичность выставки поражает, и даже если этот реализм, как утверждают некоторые критики, скорее театральный, чем художественный, он, безусловно, впечатляет и вызывает интерес»
Русские критики сравнивали обстановку верещагинской выставки с кафешантаном, упрекали в «смешной, нелепой, праздной и пустой фантазии», но американцы были и от выставки, и от самого художника просто в бешеном восторге:
«…Господин Верещагин предстал перед своей аудиторией этаким татарином во фраке. Его длинная черная раздвоенная борода, пронзительный взгляд, крючковатый нос, небрежная прическа, его одежда, плохо сидящая на фигуре, его отрывистая речь, нервные жесты, неуклюжее расхаживание туда-сюда в процессе разговора - во всем этом было нечто, что отдаленно, но все-таки напоминало дикаря, заключенного в клетку конвенций..."«…Картины русского художника должны быть признаны откровением неисчислимой важности для развития американской школы искусства… Они для нас менее чужды, чем какая бы то ни было коллекция европейских картин, выставлявшихся до сей поры в Америке: картины русского художника несут зародыши мысли и вдохновения, которые могут принести богатые плоды на нашей родной почке…»
«В этих картинах представляется нам, наконец, реализм настоящий, а не слепой снимок: тут мы видим реализм продуманный, глубокий, верующий… На выставке Верещагина не найдется места для простого времяпрепровождения, не найдется дела для изощрения красноречия самодовольных
любителей… Как ни ужасны эти картины с их реалистическим представлением смерти в самых поразительных ее проявлениях, все-таки, глядя на них, человек чувствует, что в них вложено глубокое значение. Видно, что художник писал ужасное не из любви к ужасному, а с сердцем преисполненным страдания и честного негодования…»«Чтобы писать так, как написаны верещагинские картины, художнику надо было, так сказать, сызнова возвращаться для каждой картины в отдельности – так эти картины разнообразны. Так они глубоки и так проникнуты индивидуальностью художника…»
И, наконец:
«…Его гений построен на таких широких основах, что для него не существует условности картинных галерей и мастерских искусства; колоссом высится он поверх их, как вершины Гималаев высятся поверх облаков…Верещагину есть, что поведать миру – и н это вещает так, что весь мир при останавливается и внемлет ему…»
Продолжение следует…