БЕЗУМИЕ ВАСИЛИЯ ВЕРЕЩАГИНАЧасть 18. Россия: Русский Север-2
Когда Василий Верещагин задумывал свое путешествие на русский Север, то скорее всего он мечтал о красотах местной природы, о памятниках деревянного зодчества, таких непохожих на белокаменные храмы центра России, о людях, вроде бы тоже русских, но со своими обычаями, традициями, песнями и даже одеждой. Все это, конечно было, но было и другое.
Путешествуя по Северной Двине, Верещагин столкнулся с вопиющим невежеством местных жителей, которые толпами приходили на его баржу во время остановок, чтобы посмотреть на барометр, которого никогда прежде не
видали, которые никогда не пили кофе и не видели, как работает художник. И при этом считали, что все, чего они не знают, имеет дьявольскую природу.Еще больше Верещагина поражала катастрофическая бедность и обнищание людей. Дело доходило до того, что во время путешествия иногда художник не мог даже купить овощей к обеду. Капуста, морковь, лук, свекла, брюква, горох были для местных недоступным лакомством, поскольку в тех краях было невозможно достать семян. Только картофель кое-где еще выращивали. Также крестьяне никогда не ели говядины, а если не везло с рыбалкой, то приходилось доедать протухшие остатки от предыдущего улова.
Верещагин обнаружил, что в этих богатейших краях практически нет никаких социальных структур. Единственный врач по фамилии Богоявленский, с которым он познакомился в большом селе Черевково, и тот собирался возвращаться в Москву. Молодой специалист, не так давно окончивший учебу, заехал в северную глушь в основном по идеалистическим мотивам, и столкнулся с суровой правдой жизни, когда ему в одиночку пришлось обслуживать население района протяженностью более 400 верст. Богоявленский мечтал специализироваться по глазным болезням. А ему пришлось лечить абсолютно все. Только принимать роды ему помогала местная повивальная бабка, да на 
операциях ассистировали пара фельдшеров.Земская больничка состояла из одной избы, в которой поместились всего четыре койки. А самой распространенной заразой, которой болели целые села, был сифилис. Мужики, отправлявшиеся на отхожие промыслы, возвращаясь домой, передавали болезнь женам, те – детям, и так далее без конца. Также со скоростью молнии распространялся тиф и холера.
Молодой врач периодически впадал в отчаяние, особенно когда ему казалось, что у него недостаточно знаний, для того, чтобы помогать людям наилучшим образом. Он рвался назад в Москву, чтобы доучиться. Верещагин постарался отговорить его:
«…Вы заняли уже [свой пост], сожгли ваши корабли, отступать нельзя – смело идите вперед, учитесь здесь, на практике: на всякий интересный случай в столицах множество охотников, а здесь самая разнообразная практика в ваших руках – пользуйтесь…»
Но художник отправился дальше, так и не узнав, какое же решение в итоге принял его новый знакомый. Позднее Верещагин писал обо всем. Что увидел в деревнях:
«…Когда, поездивши по нашей провинции, ознакомишься с положением медицинского, школьного и др. [дел], делается совестно за то. что столько сил и внимания общества отдается столичным сплетням, картам и иностранной политике. Бедствия деревни от болезней, невежества, пьянства и неизбежного их последствия – бедности, так велики, что требуют полного и
немедленного внимания…»Во время путешествия Верещагин побывал в исключительно глухих местах, где появление человека из столицы в то время, воспринималось также, как, например, появление русского в Гималаях. Но художник с огромным интересом посещал Едому («Забрался в такую едому, насилу и выбрался!» - местная поговорка), Верхнюю и Нижнюю Тойму, Верхнюю Пинегу, Пучугу и так далее. Везде он зарисовывал местные храмы, иногда покупал у населения и священников уцелевшие фрагменты деревянной резьбы от разрушенных культовых сооружений. В Верхнюю Пинегу художник заехал специально, чтобы посмотреть на особо чтимый образ Николая Чудотворца, вырезанный из дерева в полный рост.
Иногда местные жители встречали Верещагина гостеприимно, а иногда и подозрительно, как один преклонных лет священник в Пучуге, который заподозрил в художнике потенциального вора:
«- Что желаете извлечь из церкви?
- Извлекать ничего не желаю, хочу только посмотреть и занести в записную книжку то. что встречу интересного…
- Что же, вы только одну нашу церковь хотите описывать или и в других местах занимаетесь?
- И в других местах…»
Только увидев наброски Верещагина в дорожном альбоме, священник успокоился и позволил зайти в церковь. Позднее художник выполнил несколько картин по зарисовкам из пучугской церкви, настолько его вдохновил ее оригинальный декор интерьера:
«…В виденных мною доселе деревянных церквах я еще не встречал доселе таких оригинальных архитектурных частей, как помянутые колонны – две в самой церкви и две в трапезе; вторые, как поддерживающие низкий потолок, пузаты, приземисты, первые высоки, стройны – и те, и другие расписаны, но краски уже полезли…»
В Пучуге художник провел несколько дней в гостях у местного олигарха и церковного старосты Якова Русинова. Он обеспечил своим гостям максимальный комфорт в своем огромном доме. Когда Лидия Васильевна упомянула о своем интересе к местным песням, пригласил (и угостил как следует) певцов. А еще, поскольку оба Гаврилы, которые управляли баржой стали требовать от Верещагина отправить их домой, поскольку им надоело это дурацкое путешествие, Русинов помог художнику нанять двух крепких и ловких молодых парней, которые охотно вызвались сопровождать баржу дальше.На подступах к Архангельску движение на Двине стало более оживлённым, а верещагинскую барку почему-то все принимали за купеческое судно с товарами. То и дело ему
кричали с плотов и встречных судов:- С чем баржа? Куды едешь?!
В городе Верещагин ненадолго остановился, вероятно, его жене очень хотелось отдохнуть от спартанского быта баржи, пожить в нормальной гостинице, принять ванну, отобедать в хорошем ресторане, погулять по городским улицам и бульварам, почитать свежие газеты. Но передышка была совсем недолгой, и Василий Васильевич очень скоро приступил к финальному этапу задуманного тура – поездке в Соловецкий монастырь.
Свою баржу художник оставил в Архангельске, и на Соловки отплыл на пароходе «Соловецкий» в компании целой толпы паломников. Получить приличный двухкомнатный номер в монастырской гостинице Верещагину помог его Георгиевский крест, но за все самые мелкие услуги пришлось дополнительно платить гостиничным служащим. Относительно чистая постель обошлась в лишний рубль, горячий самовар – в двугривенный. За пирог и свежепросоленую семгу тоже пришлось платить отдельно, поскольку то, чем кормили паломников в монастырской трапезной, Верещагин счел несъедобным, да и вопиющая антисанитария отбивала аппетит.Впрочем, впечатления от крепостной архитектуры перевесили все
бытовые неурядицы:«…Монастырские стены, выложенные из крупного булыжного камня, очень интересны. Это циклопическое сооружение. Они носят на себе много следов бомбардировки 1852 года, когда два английских парохода после сильной стрельбы ни с чем отошли от монастыря. В дереве и кирпиче остались дыры. Но булыжник даже и не расколот…»
Но далее задерживаться на Соловках Верещагин уже не стал. И с багажом, в котором было более двадцати превосходных живописных этюдов и несколько альбомов графических набросков, поспешил отбыть домой, в Москву. У него была масса новых замыслов, которые требовали немедленного исполнения…
Продолжение следует…