«…На другой день рано утром Марья Ивановна проснулась, оделась и тихонько прошла в сад. Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени. Широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны бросив несколько косвенных взглядов, успела ее рассмотреть с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую…»
Каждый, кто худо-бедно учился в школе и «проходил» (
Боровиковский, поручик из Миргорода, происходивший из семьи потомственных иконописцев, объявился в Петербурге в конце 1780-х годов. Согласно устойчивой (но не подтвержденной документально версии), во время своего путешествия по Малороссии в 1787 году, приуроченного к окончательному присоединению Крыма к России, Екатерина заметила две аллегорические композиции, исполненные относительно молодым художником (Боровиковскому тогда уже было около тридцати лет), и велела вызвать его в Петербург. Из Киева он привез еще и рекомендательные письма от тамошнего предводителя дворянства драматурга В.Капниста к его своякам архитектору Николаю Львову и поэту Гавриилу Державину (все они были женаты на сестрах Дьяковых и были масонами).
Согласно опять-таки устойчивой, но ничем не доказанной версии, идею написать портрет Екатерины в «непарадном» виде подсказал Боровиковскому Львов, который вроде бы задумал таким образом «дать знать императрице о талантах живописца». Вероятно, это не совсем так. То есть идея сочетать в одном портрете и камерный и парадный варианты действительно могла прийти в голову Львову, обладавшему довольно оригинальным художественным мышлением и специфическим чувством юмора, однако вряд ли Боровиковскому была нужда заявлять о себе императрице, если она сама именным повелением вызвала его в Петербург.
Хотя первому идея совместить в одном портрете несовместимые парадность и камерность пришла в голову еще Дмитрию Левицкому в 1773 году, когда он писал портрет Прокофия Демидова. Вероятно, в этом случае причиной создания живописного оксюморона послужила оригинальная личность заказчика, который славился по всей Москве своими чудачествами (его карета была ярко-оранжевого цвета с великаном и карликом в роли форейторов, в московском доме по всем комнатам свободно бродили обезьяны и стояли серебряные фонтанчики, из которых било вино, его лакеи были обуты одновременно в лапоть и лаковый башмак и т.д.) В итоге художник изобразил Демидова в величественной позе на фоне здания Московского Воспитательного дома, на который он жертвовал огромные суммы денег, с жестом, указывающим на главный предмет его увлечений – выращивание редких растений (между прочим, гербарий, который Демидов составляла в течение четверти века, впоследствии был признан уникальным и приобретен Московским университетом). И при этом он одет в домашний костюм и вызывающе красный халат, а на голове –щегольской, лихо заломленный ночной колпак.
Разумеется, до такой степени интимности в портрете императрицы Боровиковский дойти не рискнул (даже сейчас невозможно представить себе фотографию, скажем Елизаветы II в ночной рубашке или Ангелы Меркель в фартуке с оборками возле плиты). Но, тем не менее замысел, который реализовал художник был необычайно смелым для того времени.
Итак, на портрете мы видим немолодую даму, которая медленно прогуливается по осеннему парку в плотно запахнутом теплом салопе (шлафрке), удобной мягкой обуви с тростью в руках («В прогулку с легким посошком ходила», - писал ее секретарь Гавриил Державин, который часто лично наблюдал подобную сцену). Несмотря на солидный возраст, героиня остается очень внимательна к своей внешности: ее салоп - голубой, в цвет глаз, отделан узкими изящными полосками серебряного шитья, дополненного драгоценными камеями, на голове – легкая модная шляпка с кокетливым атласным бантом, еще один бант украшает воротник салопа.Императрицу сопровождает ее любимая левретка (возможно, это знаменитая Земира или же Дюшеса )Герцогиня)).
При первом взгляде на картину действительно может возникнуть ощущение, что императрица, представленная в «интерьере», так казать, тихого осеннего парка, выглядит здесь этакой «казанской помещицей», как она себя сама иногда именовала. Однако, ее лицо не выглядит расслабленным и спокойным. Взгляд ее внимателен, тонкие губы поджаты. Напряжение императрицы, контрастирующее с общей умиротворенностью пейзажа, подчеркивается также аллертной позой собаки, поднявшей переднюю лапу в готовности выполнить очередной приказ хозяйки, и потому внимательно следящей за ее жестами.
Правая рука Екатерины придерживает красную трость с простым черным набалдашником, а левая с вытянутым указательным пальцем направляет взгляд зрителя к обелиску, возведенному в 1770 году в честь победы,одержанной русской эскадрой под командованием А.Г. Орлова над турецким флотом в Чесменской бухте.
Так что по сути, смысл портрета заключается в том, что императрица остается императрицей даже в интимной обстановке, оставаясь наедине с собой и со своими мыслями, впрочем других мыслей, кроме как заботы о благе государства, у нее нет. Собачка, помещенная у ног Екатерины, может символизировать преданное императрице окружение (
Портрет самой Екатерине не понравился. Возможно, это связано с тем, что еще не слишком опытный портретист Боровиковский (расцвет его портретного творчества придется на вторую половину 1790-х годов) не смог достичь удовлетворительного сходства с моделью. Есть версия (опять-таки неподтвержденная документально), что на самом деле для работы над портретом художнику позировала камер-фрау императрицы Мария Саввишна Перекусихина, облаченная в любимый салоп своей госпожи. А лицо Екатерины Боровиковский писал по памяти и потому императрица получилась не слишком похожа на саму себя.
Возможно также, что Екатерина, достаточно подкованная в отношении значений традиционной художественной символики, восприняла откровенно осенний фон на своем портрете как недвусмысленный намек на то. что ее собственная жизнь уже клонится к закату, и время расцвета ее царствования и ее самой как женщины осталось уже далеко позади. На самом деле на такие намеки закономерно обидится любая женщина, а не только императрица, к постели которой в очередь стоят молодые любовники. Хорошо хоть не сослала куда-нибудь начинающего портретиста за оскорбление Ее Величества.
В итоге, портрет так и остался храниться в мастерской художника, однако, скорее всего именно за это полотно Боровиковский был по представлению Иоганна-Батиста Лампи избран в назначенные академики Академии художеств (звание действительного академика он получил всего полгода спустя).
На самом деле портретное сходство в этой работе Боровиковскогодействительно весьма условно, но портрет и ценен совершенно другим. Он как будто знаменует собой начало новой эпохи, времени сентиментализма и романтизма, для которых в отличие от пафосного классицизма более важной был правда человеческого чувства, но отнюдь не торжество идеальных образов. И с этой задачей Боровиковский вполне успешно справился, причем настолько успешно, что показывая образ Екатерины в своей «Капитанской дочке» Александр Пушкин ориентировался именно на этот портрет, а отнюдь не на гораздо более реалистические воспоминания людей, знавших императрицу лично. И похоже, что художественный вымысел оказался куда более убедительным, нежели истинные факты.
P.S. Описывая Екатерину в «Капитанской дочке», Пушкин явно домыслил белое утреннее платье императрицы под ее шлафроком и скамейку у пруда, на которой она сидела. А вот лебеди и собачка на картине действительно есть. Действие повести происходит в 1774 году, так как Пушкин упоминает, что Петр Гринев был освобожден из заключения по именному повелению императрицы в конце этого года. Так что Екатерине действительно было сорок пять и она выглядела моложе своих лет. На картине Боровиковского ей уже 65, то есть на двадцать лет больше, чем у Пушкина, но выглядит она также явно моложе этого возраста.
Еще одно различие картины и повести – это колонны, рядом с которыми императрица совершает свой утренний моцион. На полотне изображена Чесменская колонна, а у Пушкина упоминается Румянцевская. Однако известно, что существует и второй вариант этого портрета Екатерины, написанный в 1810-х годах по заказу известного мецената Николая Петровича Румянцева (основателя Румянцевского музея) в память о победе его отца графа Петра Александровича Румянцева над турками в Кагульском сражении (1770 год). Поэтому Румянцевская колонна иногда называется Кагульской. По причине введения более масштабного памятника исчезло озеро. Этот вариант картины в настоящее время хранится в Русском музее (первый вариант находится в Третьяковской галерее, куда он попал в 1924 году из собрания П.И. и В.А.Харитоненко). Так что в данном случае, очевидно, что Пушкин видел именно второй вариант портрета с Румянцевской колонной. Или же он видел обе картины и соединил их воедино в своеи описании.