Как-то раз в обществе, где весьма строго уважали чистоту изящного, упрекнули Гоголя за то, что он испещряет свои сочинения грязью самой подлой и гнусной действительности.- Может быть, я и виноват, - отвечал Гоголь, - но что же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины, которые еще хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду в церковь. Конечно, в уме моем уже ничего такого, знаете, скандалезного, не было. Пришлось идти по переулку, в котором размещался бордель. В нижнем этаже большого дома все окна настежь; летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный: все видно. Женщин много; все одеты, будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут. Посреди залы столик, покрытый чистой белой салфеткой; на нем икона и свечи горят. Что бы это могло значить?
У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул в бордель. «Любезный, - спрашиваю, - что это у них сегодня?» «Молебен, - покойно отвечает пономарь, - едут в Нижний на ярмонку. Так надо же отслужить молебен, чтобы Господь благословил и делу успех послал!»